Игры в творчество

На заочном «писательском» вместе со мной оказался полный сброд. Здесь были наркоман и игрок, подсаженный на автоматы, инвалид, философ, разведёнка и нежная малолетка, пошлячка и гринписовец-мусульманин, алкоголик и работница фабрики замороженных блинчиков, а также бомж (не сильно грязный), дяденька 45 лет, пенсионерка-доярка и переводчик дамских романов, который не вынес облагораживания слова «член» и переделки его в «мужское начало» или «естество» и ушёл из издательства.
Год, что мы провели вместе, был одним из самых ярких и удивительных в моей жизни!

Никто не воспринимал писанину соседа всерьёз, и при этом мы все друг друга очень любили. Читать прозу сокурсника – словно читать его душу, поэтому мы быстро стали роднёй. Многие из нашего курса приезжали из других городов на сессии, а москвичи собирались в квартирке философа и читали вслух… Нам даже спиртное было не нужно. Потом к нам присоединились ещё пара философов, которые решили создать философское общество экзистенциалистов (с тех пор это слово я могу сказать и написать без запинки) и обсуждали всякие философские проблемы, например, любовь. Я была окружена мужчинами, мне посвящали рассказы, или делали из меня главных героинь своих повестей. В общем, мне было хорошо.
Спустя год всё изменилось.
Малолетка, которую я помню всегда за руку с папой, меняющей в сквере тапочки на выходные туфли (чтобы прийти при параде), умерла из-за болезни сердца. Работница фабрики блинчиков попала в психушку. Игрок в пух проигрался и не смог приехать-продолжить учёбу. Талантливый алкоголик спился. Разведёнка ударилась в москве во все тяжкие и пошла по мужикам, точнее – по мальчикам-институтникам. В заметно поредевший курс влили десяток новичков. Старички, сроднившиеся за год, восприняли их как чужаков. Только разведёнка радовалась пополнению. Мастер курса, любимый нами и очень-очень странный, пытался взбудоражить народ, отвлечь от тоски эротической прозой. Всё стало напоминать фарс.
Я ушла, не жалея. Помню, как наведалась в гости, стриженная под мальчика, с ёжиком на голове. Они смотрели с ужасом на меня, я - на то, что осталось от нашего курса.
Из наших окончили Лит двое или трое, стал ли кто писателем, издался ли – сомнения. Тем более смешно сейчас вспоминать приветственную речь ректора, когда новому курсу он сказал: «Скорее всего никто из вас писателем не станет», и мы тогда страшно возмущались!
Это было счастливое время, и наш творческий сброд – навсегда в моём сердце: так же каламбурит, так же пошлит, так же странно сочиняет и вечно себе на уме.
Думаю, именно тогда я поняла, что непонятные люди могут быть очень-очень хорошими.